Алексей Николаевич Прядилов родился в 1927 г.
В возрасте
16 лет был арестован вместе со своими школьными друзьями за издание рукописного
сатирического журнала “Налим”.
Провел в лагерях и ссылке 13 лет.
Детский
рукописный сатирический журнал “Налим” и его авторы
Значит, в 41-м году, после начала войны, нас, ребятишек,
ну, мне тогда было 13 лет. Нас, ребятишек, отправили в Павлово, в эвакуацию.
И когда я учился в 8-м классе, я познакомился с ребятами,
которые выпускали рукописный журнал «Налим». Я учился в 8-м, они учились в 9-м.. Это Юра Храмов и
Сева Горшков. История этого журнала начиналась в 40-м году. Был рукописный
журнал, который ребята издавали, писали, но он в основном был, не затрагивал
общественных, не затрагивал политических, значит, вопросы. И все было
нормально.
Я принял участие в издании 6-го номера. А 6-й номер
оказался самым криминальным. Собственно
с ребятами я познакомился где-то в конце 42-го – начале 43-го года. Этот 6-й
номер мы издали в апреле месяце 43-го года. Я закончил 8-й класс и, значит,
уехал в Москву.
До встречи с Севой я стихи писал, до встречи с Севой я
издавал свой журнал, который назывался «Сорока». Это юмористический журнал, ну,
в общем такой без-, совершенно
безобидный. Ну, когда мне было там 13 лет, 14 лет. Вот. А уже, ну, человек потихоньку растет, взрослеет,
появляются какие-то мысли, а в основном, в основном критические мысли.
И где-то, значит, от взрослых слышали, что этого сказать
нельзя, этого сказать нельзя. Сказать, что Иосиф Виссарионович тиран, нельзя –
посадят. И так далее. То есть, мы, конечно, слышали, разговоры были.
Вот это мое стихотворение. Но оно написано уже после
того, как мы издали 6-й номер:
„И на море, и на суше всякий трудится
как вол.
Говорят как можно глуше, на себя и
власти зол.
Люд трудится без отрады, не жалея рук
и спин,
А блаженствуют лишь гады и
властительный грузин“.
нам было, значит, по 15-16 лет. Мы были, конечно, экстремисты.
Безусловно, мы были лихие, мы не боялись
никого, ничего. Кроме того, кроме того,
мы говорили: «А мы – несовершеннолетние! Нас не посадят».
Конечно, когда я приехал в Москву, и когда я маме все
рассказал, она, конечно, была в ужасе. Она была в ужасе. Она сказала, что за такие штуки
могут посадить. Она мне сказала: «Уничтожь все, за что могут посадить. Уничтожь
те тексты, где упоминается наш вождь и так далее». (Смеется) Вот. Часть
материалов, в частности в дневнике, я
вымарал.
Арест и
следствие
После того, как мама мне объяснила, я организовал в
Москве группу по изданию нового журнала (Смеется) под названием «Идеи и
действительность». Но выпустить этот журнал мне не удалось, потому что меня
арестовали.
Приятель Севы Горшкова попросил у него почитать журналы
«Налим», и Сева ему дал эти журналы. После этого Севу Горшкова 1-го декабря
43-го года арестовали. Значит, 21-го декабря арестовали меня. В Москве. 24-го
или 25-го декабря в Горьком арестовали Юру Храмова. Ну, я сразу попал на
Лубянку естественно. И ребят из Горького перевезли в Москву, и следствие вели в
Москве.
Вот. Единственное, чего они добивались, это: кто нами
руководил, мальчишками. Кто руководил мальчишками? Кто из взрослых, из учителей
и так далее знал, читал, там подсказывал нам. Но ничего этого не было, и
поэтому отстали.
Вот, ну, в конце концов, значит, в приговоре Севе Горшкову дали 10 лет, нам с Юрой и три
года, да, три года с поражением в
правах. Нам с Юрой дали по семь лет тоже с поражением в правах. На суде там
долго спорили: давать ли поражение в правах или не давать, потому что защитник
выступил и сказал: «Нельзя человека лишать того, чего он не имеет». Мы были
несовершеннолетние. Мы не имели
избирательных прав.
П.А.: Я прекрасно понимал, за что меня арестовали, потому
что мне еще мама объяснила, что за такие вещи могут арестовать. Я это понимал,
я не считал это несправедливым арестом, я даже так не считал.
К.А.: То есть, вы считали это справедливым?
П.А.: Я считал, что – да – я выступил против режима, я
выступил против режима, и меня арестовали. Ну, а какая другая власть не
арестует или не накажет за такие вещи?
13 лет в лагерях
и в ссылке - Алтайский край и Колыма
Вот, это в принципе самый ужасный лагерь, с которым мне
удалось познакомиться. Самый ужасный лагерь. Значит, три ангара. В каждом
ангаре было человек по 500. Трехъярусные нары, голые. Значит, вот мы – тело к
телу - спали на этих нарах. С питанием
были перебои. То есть: сегодня дали, там, хлеб, а завтра хлеба не дали. Сегодня
дали горячую пищу, а завтра ее не дали. То есть в этом лагере была сплошная
доходиловка, сплошная доходиловка. Значит, в баню нас не водили, умывальников
никаких не было. Такого количества вшей трудно себе представить. То есть
полчища вшей. Никакого медицинского обслуживания не было. И вот это по существу единственный лагерь,
где я видел трупы. То есть там умирали –
от дистрофии, от недостатка питания, от отвратного питания, соответственно. От
вшей, от грязи, от всего прочего. Значит, я об этом писал, туалетов не было. Значит, нас выпускали, и
отхожее место было около барака, вдоль отхожее место. Рядом – женский барак. У
них отхожее место – напротив. И мы садились напротив. Там сидят женщины, мы
сидим здесь. Ну, я говорю, что хуже трудно придумать. Вот. И там, значит вот,
там была смертность, там я видел трупы. Ну, это была зима. Проснешься – видишь:
под нарами голый труп, потому что там уголовники были.
То есть уголовники там жили хорошо, хорошо питались,
пьянствовали. Рядом женский барак, женщины, значит, какие-то женщины у них там
на нарах были. Вот. Месяца через 2 стали наводить порядок
где-то в конце мая, в июне месяце оттуда стали
отправлять, потому что заключенные были в таком состоянии, что их можно было
только отправить на кладбище. А, значит, этапы оттуда отправляли в Чистюньский
сельско-хозяйственный оздоровительный лагерь.
Лагерь чистый, лагерь ухоженный. Значит, там не нары в
бараках были, а вагонки. Значит, матрасы, подушки, простыни, то есть постельные
принадлежности.
Кроме того, в зоне была, значит, баня. И
соответственно карцер. А в середине зоны
был (смеется) ну, что-то вроде парка со скамеечками, вот. То есть после всего,
что я видел там в Вязьме, в Щелкове, в Бийске, ну, вообще, – это был оазис.
А начальником лагеря был бывший фронтовик, капитан,
которого за какую-то провинность, как говорили, он был майором и ему понизили в
звании до капитана и отправили начальником лагеря.
он считал: в карцере никто сидеть не должен. Все должны
работать. И карцер был пустой. Вот. Потом он говорил: «Голодный человек
работать нормально не может. Поэтому их нужно кормить».
из этого лагеря меня все-таки отправили, меня все-таки
отправили.
отправили, отправили на Колыму. На Колыму на пароходе
«Александр Невский”.
Несколько месяцев я проработал в шахте. А это был мой последний год заключения, 7-й
год. Вызывает меня зам. начальника лагеря.
Он говорит: «Прочитал я твое дело, с тобой поступили
сурово», - говорит, - “я считаю, что детей надо воспитывать, а не сажать в
тюрьму».
Освободили меня. Освободили меня в день рождения Сталина.
Я это подчеркиваю. В день рождения Сталина меня освободили. 21-го декабря.
Звучит? Звучит. А почему освободили в день
рождения Сталина? (Смеется) Да потому, что меня посадили в день рождения
Сталина. Так что об этом можно сказать по-разному. Можно: «Меня посадили в день
рождения Сталина». Или: «Меня освободили.
Меня, значит, отправили в ссылку. До особого
распоряжения. Когда я освободился из лагеря, весь поселок меня встречал.
Вольнонаемные. (Смеется). Но я, я первый был, который освободился из этого
лагеря.
Но мне уже было, когда я вернулся с Колымы, мне уже было
– и поступил в институт – мне уже было 30. 30 лет.
Сценарий:
Алена
Козлова, Ирина Островская (Мемориал - Москва)
Оператор:
Андрей Купавский (Москва)
Монтаж:
Себастьян
Присс (Мемориал - Берлин)
Йорг
Сандер (Sander Websites - Берлин)
© Международный Мемориал 2011
Комментариев нет:
Отправить комментарий