Дети “врагов народа”
Вспоминают Леонид Муравник, Елизавета Ривчун, Валентина Тиханова, Ольга Цыбульская и Роза Шовкринская.
Арест отца — Арест матери — Детский дом — Вера в коммунистические идеалы — Ограничение в правах — Психологические последствия репрессий — Память о родителях
Сценарий видео: Дети “врагов народа”
Арест отца
Леонид Муравник - сын партийного
работника. Отец и мать расстреляны в
1937 г. С 9 лет находился в разных детских домах, неоднократно бежал,
беспризорничал.
Муравник: я частенько слышал, поскольку мы в гостинице жили в одной
комнате, когда папа приходил за полночь с работы, усталый, измученный, и
бесконечные споры папы и мамы, мама говорит: «Яша, ты слышал, Ларина
арестовали». Папа говорит: «Слышал». «Яша, ты слышал, Орлова
арестовали». «Слышал». «Ну что ты думаешь обо всем об этом?» «Партия
разберется». На все был один ответ: «Партия разберется». Это был
фанатичный человек, фанатичный. . А что он мог другое сказать ей? Ничего. И
наступил роковой май-месяц, и наступило это роковое число – 25 мая, когда
задуманная операция, пусть это кощунственно звучит, но блестяще задуманная
операция, было арестовано все. Собрали бюро краевого комитета партии на
Валентина Тиханова - приемная дочь наркома
юстиции РСФСР. Отчим и
мать расстреляны. Валентина 4 года находилась в детском доме в
Днепропетровске.
Тиханова: Это было одиннадцатого сентября. Ночью я проснулась от какого-то
шума, от каких-то звуков непонятных. Я надела халат, вышла из своей детской
комнаты, прошла по коридорчику и подошла к дверям кабинета, в котором
горел свет. В дверях была Лукинична, наша домработница, а в комнате было
два каких-то штатских человека, который, один из которых держал трубку
телефонную, в которую он говорил: «Ну, мы закончили. В общем, всё мы
сделали. Да. Хорошо». И трубку он положил. Как они уходили, я не помню. Я
только помню, что я стояла в дверях, и у меня полились слёзы как-то
непроизвольно.
Елизавета Ривчун — дочь композитора Давида Гейгнера. В 1935 году семья
репатриировалась в СССР из Китая, и в 1938 году Давид Гейгнер был
расстрелян.
Ривчун: Вот эта, так сказать, последняя ночь, связанная с папой. Когда все
ушли, мы в оцепенении сидели до утра. Утром поехали с братишкой в школу, а
мама начала бегать по тюрьмам и искать папу. Через несколько дней в списках
Бутырки она его нашла. Два месяца у нее принимали передачи, так
называемые, денежные какие-то, а потом сказали, что его куда-то перевели, его
в списках нет. И на этом потерялся след отца.
«Нас боялись наши знакомые»
Ривчун: Просто мы очутились в изоляции. Нам перестали звонить, к нам никто
не приходил …Нас боялись наши знакомые. Потому что они сами дрожали за
свою жизнь. Это потом я все осознала, а тогда кроме обиды и вот ужаса, что
мы
одни. Маме не разрешали работать первое время. Представляете, когда я шла,
вот тогда меня педагог вы/, это вызвал директор, я думала, мне сейчас
скажут,
что ты не можешь в школу ходить, потому что маме не, не разрешили на работу
приходить, а мне скажут: Твой папа – враг народа, тебе нельзя ходить в
школу.
Я этого боялась.
Шовкринская Роза Юсуповна. Отец - член Обкома
партии Дагестана, умер в
заключении. Сестра Октябрина осуждена на 10 лет лагерей.
Шовкринская: когда мама нас повезла в аул, когда мы первый же день вышли
на улицу – я не знаю, кто этих детей учил – русский язык не знают дети, кто
их
учил, откуда они – они все нам прохода не давали. «Тра-ацкисты! Тра-
ацкисты!» - откуда они это слово знали? Мы, оплаканные все, возвращались
домой и говорили: «Мама, мы не пойдем больше на улицу, мы не пойдем
больше в эту школу».
Муравник: Я когда приходил к тете Оле, она ночью говорила своему
мужу,
дяде Косте говорила: «Нет, от этого гостя надо избавляться. Не дай Бог, узнают
чекисты, они арестуют наших мальчиков». И говорила мне утром: «Леня,
завтракай и иди к бабушке». Я послушно завтракал, уходил к бабушке.
Приходил к Берте Моисеевне: «Ты что?» Тетя Оля мне сказала к вам идти».
Но бабушка была недовольна моим приездом. «Бабушка, в чем дело?
Почему?» - «Потому что на тебе печать» «Какая печать?» «Когда твой дядя
узнает, что ты приехал, он будет очень ругаться».
Арест матери
Муравник: И вот мы на этой скамейки на Петровском бульваре с ней
встретились в последний раз. И она мне, обливаясь слезами, говорила: «Леник,
сын мой, я не знаю, приеду я или нет, не хочу тебя обманывать. Но я хочу, что
бы ты вырос достойным человеком и научись, научись, сам научись
преодолевать трудности. Никто тебе в этой жизни не поможет, научись сам
преодолевать трудности. Научись верить своим родителям и тебе будет легче в
жизни» Пришли к бабушке, я лег измученный, изможденный, лег, уснул. Когда
я проснулся, мамы уже не было.
Ривчун: Мама лежала, температура тридцать восемь была. Простужена.
Они
пришли. Она говорит: «Я больная». «А мы вас долго не задержим, ваш муж
мало вспоминает, вы нам поможете». Она говорит: «Я с температурой». «Ну,
мы вас,- говорит, - привезем обратно». Она встала, одела халат, комнатные
туфли были теплые, она в них уш/, вышла. Машина была внизу. Уехала – все.
Больше ее не видел никто. А потом она оказалась расстрелянной.
Детский дом
Тиханова: Когда я туда пришла, там, значит, за
столом сидел некий дядя Миша
в военной форме. Чего-то он там меня там расспрашивал, уже не помню, что. И
он мне сказал: «Ну, вы у нас останетесь». Но я честно помню, я внутренне
как-
то я содрогнулась, вот, я испугалась. Он говорит: «Ну, мы вас отправим в
детский дом.
Муравник: А потом пришло время, когда ночью подняли нас человек 15,
строится. Мы построились, нас запихнули в машину, на которой было написано
«Субпродукты». Запихнули в эту машину, и мы поехали на вокзал. И не помню,
на какой вокзал. Ну, по-моему, на Киевский. И поезд. Когда нас везли на
вокзал,
одна девочка сказала: «Куда нас везут, убивать?» Вот этот голос девочки,
тревожный, запомнился мне.
Вера в коммунистические идеалы
Ривчун: А в комсомол я так мечтала попасть, не могу вам
передать. Уже
повзрослела. Весь класс идет на собрания, там в чем-то разбирается, о чем-то
там го/, а мне - нет. Что я? мне сказали: «Что ты подаешь заявление? Кто
тебя
возьмет? Твой папа – враг народа. Ты что, хочешь – чтоб над тобой
посмеялись?» И я, конечно+)1.77_, не подала заявление. А как я мечтала быть
комсомолкой! Как мне хотелось быть среди них! И я просто страдала от этого.
Ольга Цыбульская. Родители - микробиологи.
Отец расстрелян в 1937. Мать
осуждена как ЧСИР на 8 лет лагерей. Ольга воспитывалась у родственников.
Цыбульская: Вы знаете, вот когда, я не очень
связывала Сталина, я свято-
свято верила. И когда в пятьдесят третьем году он кончил, я как раз вот
заканчивала, умер в марте, я заканчивала школу, Ирина наша, так вот сестра,
так плакала, так рыдала и все время падала в обморок. И Владимир
Алексеевич, вот ее муж, он говорил: “Ира, что ты делаешь? Умер кровопийца,
который искалечил всю тебе жизнь, он же уничтожил твоего отца, он же
испортил жизнь матери твоей”. Она: “Володя, прекрати, я не буду с тобой
разговаривать, такое Сталин никогда не должен был сделать, никогда”. В
общем, свято верили, прямо для нас вот солнце зашло, и все. Я помню, я
рыдала, плакала, ну, незнамо как. Для меня Сталин – это в общем как икона
была.
Ограничение в правах
Цыбульская: я говорю, что хочу поступать в
медицинский, она говорит – даже
не пытайся, тебя не примут, нельзя нам, вот детям арестован,
репрессированных родителей, поступать в медицинский.....
Да, я написала заявление, и написала, кто мои родители. И подошел ко мне
ректор и сказал: “Деточка, мы тебя не примем. Ты даже можешь не пытаться,
потому что у нас есть негласное указание детей репрессированных родителей
не принимать, иначе они будут вредить государству. Поэтому ты уж,
пожалуйста, забери у нас документы и не пытайся.
Муравник: уже впоследствии, когда я куда-то
поступал на работу, я писал,
раньше же автобиографии писали, это сейчас там по-другому все. Я придумал
такую версию, нехорошую, но придумал. Все, все детдомовцы, которые в
Бутове, не в Бутове, с которыми, сотнями, все писали вранье. И написал, что
отец погиб в гражданскую войну, вот. Потому что он действительно в
гражданскую войну кем-то что-то, а мама, мы с мамой потерялись, потерялись.
Где потерялись – не помню. Когда я был маленький, мы с мамой потерялись,
вот так я писал, и этого было достаточно, что бы от меня отвязались
Психологические последствия репрессий
Цыбульская: А, что было другое, другим, ну, наверно,
может быть, я была бы
более жизнерадостной, потому что у меня иногда вот такой скептицизм и
пессимизм присутствует, вот. Ну и в общем-то, в жизни-то получилось, что я
была лишена всей вот этой и ласки, и заботы, и все-все как-то своим трудом
нужно было пробиваться, и кроме того, вот это отложило еще такой, поскольку
мама нас как-то не ласкала и все, то я также вот не ласкаю свою дочку. Я с
ней
не ласкова, я даже не могу как-то вот переступить. Я стараюсь, я ее очень
там
помогаю и все, но что-то вот внутри меня ограничивает вот.
Тиханова: Что ещё? Конечно, детский дом затормозил моё духовное и
интеллектуальное развитие, ну, вот, на все эти четыре года почти, которые я
там была. Затормозил.
это было такое насилие над нашими душами, которое, в общем, сказалось на
нашей будущей жизни. И, конечно, не случайно, вот, из детского дома, вот, я
знаю, может быть, пять-шесть имён, которые как-то получили высшее
образование, которые, в общем, у которых была какая-то вот такая жизнь.
Где-то подспудно страх, какая-то часть страха во мне тоже жила всегда. Потому
что, вы же знаете, у меня взрывной характер. У меня такой характер, довольно,
ну, такой императивный, да. Я не мягкий человек. Но я себя все эти годы
вела
очень тихо. Очень тихо.
Это сидело во мне очень долгие годы. Может быть, я до конца это не
истребила
и сейчас.
Память о родителях
Ривчун: Вот, так что стерли его с лица земли, папу, абсолютно. И
как человека,
и как деятеля. Когда его/, он утром не пришел, вот после этой ночи/. Я еще
не
понимала в 13 лет, что такое арест, что папу/. Я знаю, в тюрьме сидят одни
преступники, воры, убийцы. И вдруг мой папа, такой изумительный, такой
добрый, такой чистый, и вдруг/. Вот, вообще, я понимала, что это - ошибка.
Когда я шла из школы, я бежала и смотрела, нет ли там наверху его шапки и
пальто на вешалке.
Тиханова: Значит, вот про этот интеллектуально-душевный сердечный
провал.
Вот это, конечно, главная травма, которая была нанесена детским домом. И,
конечно, все очень тосковали. Надо сказать, это я каждый раз говорю, что не
было случая, чтобы я буквально, не было случая, чтобы я возвращалась из
школы и не думала про себя: «Вот я сейчас подойду, а там стоит машина, и за
мной приехали мама и папа».
я была уверена, что они не виноваты. Поэтому я не думала, перед кем? Они не
виноваты. Они просто не виноваты и всё. И я это твёрдо знала. Именно потому,
что я знала, что…. В одном заявлении, которое я писала, которые у меня
пачка,
я писала, что одним из доказательств невиновности моих родителей является
то, как они меня воспитали.
Шовкринская: Всех жен посадили, и всех
заставляли отрекаться от фа/ от
фамилии. Вот. А папа несколько раз писал маме в этих записках: «Смотри,
дети, если ты отречешься от фамилии, это детям будет удар. Дети подумают,
что действительно, что я какой-то изменник, что я враг народа, что я не то.
Детям внушай, что я/ во всем я честный, я честный коммунист, я никогда не
изменял». Ну, с восемнадцати лет он был. И маму, сколько раз маму вызывали,
чтоб мама/. И все предлагали: «Отрекись от фамилии. И детей устроим
учиться».
Ривчун: И вы знаете, у меня была всю жизнь мечта, когда еще... до
56-го года,
неужели никогда в жизни я не смогу доказать, что мой папа ни в чем не был
виноват? Вот я была одержима вот этой идеей. И, как говорится, судьба за
меня сама заступилась. Без меня органы разобрались. Понимаете? И вот через
70 лет вы пришли спросить о нем. Для меня это счастье. Просто счастье. Что
он как бы из небытия хоть на время, но возник.
Использованы фрагменты из интервью:
Леонид Муравник
Елизавета Ривчун
Ольга Цибульская
Валентина Тиханова
Роза Шовкринская
Сценарий:
Алена Козлова, Ирина Островская (Мемориал - Москва)
Оператор:
Андрей Купавский (Москва)
Монтаж:
Себастьян Присс (Мемориал - Берлин)
Йорг Сандер (Sander Websites - Берлин)
© Международный Мемориал 2011
Комментариев нет:
Отправить комментарий